Написание и произношение фамилии
Сочетание букв жч в фамилии Палажченко произносится как [щ] . Ударение делается на втором слоге, хотя носители английского языка часто делают ударение на третьем слоге. В англоязычной прессе встречается написание как Palazhchenko , так и Palazchenko .
Биография
П. Палажченко начал изучать английский язык в возрасте приблизительно восьми лет по инициативе своей матери, учительницы английского языка общеобразовательной школы . Вначале занятия тяготили его, однако ситуация изменилась в возрасте 12-13 лет, когда П. Палажченко увлекся творчеством группы The Beatles и начал слушать «Голос Америки » и Би-би-си . С тех пор, по его словам, у него с английским языком «завязался роман, длящийся по сей день» .
В настоящее время - руководитель службы международных связей и контактов с прессой.
В качестве синхронного переводчика работает в ООН , Совете Европы , на международных конференциях в России и за рубежом.
Публикации
Является автором большого числа публикаций на политические темы в таких изданиях как «Новая газета », «Грани.Ру », «Избранное», и др. Регулярно публикуется на сайте Горбачёв-Фонда , а также на сайте Ассоциации лексикографов Lingvo, где у него есть персональный форум.
С февраля 2007 года имеет собственный сайт.
Книги
«Мир перевода-1, или Вечный путь к взаимопониманию» (совместно с А. П. Чужакиным); издательство «Валент».
В 1999 году в издательстве «Валент» в серии «Мир перевода» вышла книга П. Р. Палажченко «Все познается в сравнении, или Несистематический словарь трудностей, тонкостей и премудростей английского языка в сопоставлении с русским». Книга выдержала несколько изданий. В 2002 году в издательстве «Р.Валент» вышел значительно расширенный и дополненный вариант этой книги - «Мой несистематический словарь». В 2005 году в том же издательстве вышел «Несистематический словарь-2005» - книга сходная по структуре с «Моим несистематическим словарем», но совершенно новая по содержанию. В её основу легли материалы с персонального форума П. Р. Палажченко на сайте Ассоциации лексикографов Lingvo.
В 1997 году в США издательство Penn State Press выпустило книгу П. Р. Палажченко My Years with Gorbachev and Shevardnadze. Рецензии на эту книгу опубликованы в газетах Washington Post , Wall Street Journal , New York Review of Books, журнале Foreign Policy, многих других изданиях.
Напишите отзыв о статье "Палажченко, Павел Русланович"
Ссылки
Примечания
Отрывок, характеризующий Палажченко, Павел Русланович
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.
Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Сегодня у нас в гостях – необычный человек, которому довелось работать с первыми лицами советского государства, переводчик-синхронист Павел Палажченко. Он родился в Московской области в 1949 году, окончил Московский государственный педагогический институт иностранных языков имени М. Тореза, владеет английским, французским, испанским, итальянским и немецким языками. После окончания курсов переводчиков ООН Палажченко работал в секретариате ООН в Нью-Йорке (1974-1979 гг.), а затем в Министерстве иностранных дел СССР. Он принимал участие в переговорах между СССР и США по вопросам безопасности и разоружения, а начиная с 1985 года был неизменным переводчиком Горбачева на всех советско-американских встреча министров на высшем уровне. Ему запомнились не только советские руководители, но и Буш, Бейкер, Рейган Тэтчер, Раджив Ганди. Одним из самых трудных моментов в своей практике Палажченко считает переговоры в Рейкьявике в 1986 году, а самым большим успехом – подписание в Вашингтоне договора о ракетах средней дальности. В переговорах с Западом и внутри страны, по словам Палаженко, главным для Горбачева было показать себя сильным лидером: «На него давили со всех сторон, но в критические минуты он умел собраться». На переговорах Горбачев вёл диалог, а не читал по бумажке, причём ни разу не ошибся, – ни в одном факте или цифре. Бессменный переводчик стал для Михаила Сергеевича и другом и помощником. Их связывает очень доверительные отношения. Он остался с ним и впоследствии: «Я сам очень тяжело переживал, когда вся наша интеллигенция Горбачева побежала в 1990-хх и 1991 году. И я считал своим долгом остаться рядом с ним». До настоящего времени Палажченко работает руководителем отдела международных связей и контактов с прессой в Горбачев-Фонде. Палажченко очень легко работать с Горбачёвым, потому что он уважает его. Ещё больше добавила ему уважение то, как Горбачёв преодолел все уготованные судьбой испытание: «Две самые большие потери в его жизни – это распад страны и смерть Раисы Максимовны. И то и другое он пережил очень тяжело, но всё-таки не сломило его не то не другое. В статье к 25-летию августовского путча Палаженко пишет: «Последствия путча 1991 года оказались для страны катастрофическими. Они повернули развития событий по одному из худших вариантов, хотя, может быть и не по самому худшему… Сохранение реформированного Союза, хотя бы на переходный период, было бы, по его убеждению, лучшим для России, и других республик, и для всего мира, позволило бы избежать глобальной дестабилизации, не допустить хаотических процессов во многих частях мира. Отношения между нашей страной и Западом были бы более равноправными, и при всех неизбежных сложностях, наверное, удалось бы избежать нынешнего обострения отношений, которое не выгодно никому, не особенно России». За годы тесной работы Горбачёв и Палажченко принципиально разошлись, когда в 1996 году Горбачев баллотировался в президенты, а Палажченко считал, что этого делать не следует. Узнав, что за Горбачева проголосовал около миллиона человек, у Палаженко появилось желание каждому из них пожать руку. По его словам, Горбачёв верит, что в конце концов рационально и эмоционально, он будет не просто оправдан, но оценён россиянами. Палажченко очень любит свою переводческую профессию: «Впитывать воздух чужого (и своего) языка, рыться в ворохах слов и, найдя нужное, нужно ощутить его фактуру, его объём, а потом нащупывать нити межъязыковых соответствий – так и осталось моим любимым занятием». Он – один из лучших в России мастеров устного перевода, один из крупнейших знатоков тонкостей и сложностей английского языка, его перу принадлежит несколько книг о проблемах перевода. Павел Палажченко любезно согласился ответить на вопросы корреспондента и рассказать о своей необычной и сложной работе.
— Павел, кем Вы мечтали стать в ранней детстве, ещё до школы?
— До школы, пожалуй, такого не было, в школе я прошёл обычный путь: сначала меня привлекали какие-то романтические профессии, например, геолог, а, начиная с 7-8 класса, я уже стал себя видеть переводчиком.
— Я читал, что серьёзно английским языком Вы начали заниматься с 8-ми лет по настоянию мамы – преподавателя английского языка, но поначалу Вам это было не очень интересно. А когда появился интерес к изучению иностранного языка?
— Это возникло постепенно, сначала я действительно занимался не очень охотно, но, тем не менее, довольно успешно: во-первых, моя мама была замечательным педагогом, а, во-вторых, и я обладал определёнными способностями. К 5-6 классу мне это стало интересно, а уже в 7-8 классе возник интерес не только к самому языку, но и к стране – Великобритании, тогда она больше интересовала, чем Америка. Я думаю, что мы тогда жили не совсем за «железным занавесом», кое-что мы знали, и был привлекателен «тот» образ жизни. Это, я думаю, сыграло определённую роль. А ещё – культура, особенно музыка – «Битлз» и другие группы. Это тогда, кажется, всех увлекало, а тех, кто испытывал интерес к английскому языку, – особенно. Думаю, это было не решающим фактором, но – одним из них. Времена моего детства и юности это все-таки не время интенсивной «холодной войны», а, скорее, ещё период «оттепели». Но с 1968 года ситуация изменилась…
— Когда Вы поступали в институт, был большой конкурс?
— По сравнению, скажем, с медицинским институтом конкурс был сравнительно небольшой: 4-5 человека на место. Просто многие люди туда не шли, ведь преподавание иностранных языков в Советском Союзе было не на самом высоком уровне, этот предмет считался второстепенным, и если в другие ВУЗы люди шли на свой страх и риск, даже имея не очень высокие оценки, то поступать на иняз многие не решались. С другой стороны, это был 1966 год, когда сразу выпускались два класса – десятый и одиннадцатый, поэтому конкурс был выше, чем в предыдущие и в последующие годы. Поступить было не очень просто, но я набрал 19 баллов из 20 и поступил, без всякого блата.
— Вы хотели быть именно переводчиком, а не педагогом?
— Институт назывался педагогическим, но я поступил на переводческий факультет, преподавателем я себя не очень видел. Тогда считалось так: раз работа связана с выездом за рубеж, к тому же большая часть выпускников шла в силовые структуры, то эта работа и этот факультет – только для мужчин. В реальной жизни было не совсем так, у нас появлялись девушки, кто-то из них переводился с педагогического факультета и с отделения прикладной лингвистики, и еще какое-то количество девушек появилось на третьем-четвертом курсе. Ну и, конечно, рядом, в том же здании, был педагогический факультет, так что никакого «голода» в этом плане у нас не возникало.
— После хрущёвской «оттепели» начались небольшие «заморозки», когда в 1964 году сменилась власть – я имею в виду приход Л. Брежнева. Вы не почувствовали какого-то дискомфорта, ведь Вы уже привыкли к некой свободе, а тут постепенно стали «закручивать гайки»?
— «Закручивание гаек» началось в 1968 году в связи с чехословацкими событиями (вторжение советских войск в Прагу. Прим. автора ), а до этого все-таки было посвободнее, хотя, конечно, преподаватели идеологических дисциплин – «Истории партии» и т.п. — подчёркивали, что мы учимся в идеологическом ВУЗе и не должны замыкаться на языке. Мы это воспринимали скорее как формальность. В начале 70-х годов СССР подписал с США договоры по ПРО и об ограничении стратегических вооружений, но одновременно внутри страны «закручивались гайки», так что мы находились в водовороте этих противоречивых тенденций. Если же говорить об идеологии, то именно тогда она приняла совсем косные и застывшие формы. Мы это чувствовали, но, как и большинство людей в Советском Союзе, принимали эту реальность, хотя нам многие и не нравилось.
— В своё время вы окончили «Курсы переводчиков ООН». Как Вы туда попали, был ли строгий отбор?
— Эти курсы существовали для того, чтобы заполнять вакансии в переводческих службах ООН в Нью-Йорке, Женеве и Вене. Длительность курса – год, там учились письменные и устные, т.е. синхронные переводчики. Каждый год, в связи с обязательной ротацией (в секретариате ООН советский сотрудник не мог работать более 5 лет) необходимо было пополнять эти службы, заменять сотрудников. Выпускалось около 20 письменных переводчиков и 5 синхронистов. Я попал в группу синхронного перевода, где, в основном, были выпускники переводческого факультета иняза. Что касается отбора, то сначала отбирали по рекомендации кафедры, а потом ещё было собеседование с ООНовской комиссией.
— А преподаватели были местные или иностранные?
— Преподаватели были наши. Синхрон преподавали бывшие переводчики ООН: Гелий Васильевич Чернов, Лев Елисеевич Ляпин. Были и другие преподаватели, как бывшие ООНовские сотрудники, так и другие, все – очень хорошие переводчики. Синхронисты, конечно, осваивали и письменный перевод. Кроме того, мы изучали структуру и деятельность ООН, занимались переводом реальных ООНовских текстов, в том числе довольно сложных. Это был год очень интенсивной учёбы, которая из меня сделала профессионального переводчика.
— Я думаю, что для наших читателей кое-что пояснить: синхронный перевод предполагает разные вариации…
— В ООН главный вариант – синхронный перевод на родной язык с двух иностранных, так что нужно было освоить и перевод с французского. У нас в России, а раньше в СССР – другая система перевода: одна и та же кабина переводит с иностранного на русский язык и с русского на иностранный. Этот вариант сейчас принят и в международных организациях для китайского и арабского языков.
— Бывает, когда переводчик переводит синхронно, а есть вариант, когда текст уже переведён заранее, поэтому переводчик просто читает готовый текст. У Вас такое было?
— Не так уж часто переводчику дают текст заранее, тем более переведенный (да и перевод не всегда хороший). Как правило, текст приносят в кабину переводчика за 5-10 минут до начала выступления, а иногда и сразу после его начала. Если Вы говорите об этом, то тут есть три варианта:
1) Синхронный перевод текста без подготовки и без текста
2) Синхронный перевод текста с подготовкой (от 3-5 минут – до 30)
3) Текст есть, но его приносят с началом выступления
Некоторым переводчикам текст в таких случаях даже больше мешает, чем помогает: это распыляет внимание. Бóльшая часть работы синхронного переводчика – перевод без письменного текста.
— А т.н. «шептание на ухо» – из этой серии?
— В ООН перевод всегда с техническими средствами. Но когда нет техники, то возникают разные варианты «полусинхронного» перевода, когда переводчик сидит или стоит рядом с тем, кому или кого надо переводить, либо слушает оратора без наушников и говорит в микрофон, соединенный с наушниками, либо это какая-то «смесь» полусинхронного и последовательного перевода, даже не знаю, как это назвать. Физически это тяжелее.
— Вы были личным переводчиком не только М.С. Горбачёва, но и Э.А. Шеварднадзе…
— Да, с Горбачёвым и с Шеварднадзе я начал работать в 1985 году, а с Михаилом Сергеевичем я сотрудничаю и помогаю ему до сих пор. С Шеварднадзе я работал до тех пор, пока он был министром иностранных дел СССР. Такого понятия, как «личный переводчик» нет, но я был основным переводчиком, участвовал во всех саммитах, во всех переговорах Шеварднадзе с американцами, англичанами. Это – довольно большая и напряжённая часть моей жизни.
— Сейчас вы работаете в Фонде Михаила Горбачёва и курируете связи с зарубежными СМИ. Что входит в Ваши обязанности?
— Горбачев-фонд – фонд социально-экономических и политологических исследований. И в соответствии с этим названием основная задача Фонда – проведение таких исследований – как в международном аспекте, так и изучение происходящих процессов у нас в стране, изучение и систематизация истории перестройки, издание книг, основанных на документах эпохи перестройки. Кроме того, поскольку Михаил Сергеевич Горбачёв является фигурой, к которой постоянно проявляется интерес – среди наших журналистов и в международной прессе, у нас есть небольшое подразделение, которое занимается связями со СМИ. Я занимаюсь этим, а также и другими международными делами, помогаю Михаилу Сергеевичу в его поездках за рубеж, хотя сейчас он ездит уже меньше. Работы много, и, к сожалению, сейчас у меня из-за этого стало меньше времени для работы над собственными книгами и статьями. Кроме того, я действующий переводчик, работаю с различными организациями и сочетаю эту работу с работой в Фонде. Вот уже 30 лет я нахожусь рядом с Горбачёвым. Это довольно редкая ситуация, насколько я знаю – в какой-то степени уникальная.
Беседовал Евгений Кудряц
«Немецко-русский курьер», октябрь-ноябрь 20 16 гожа
Переводчик Горбачёва Павел Палажченко: Я ни разу не пожалел о своём решении остаться с Михаилом Сергеевичем
Марина Завада, Юрий Куликов
Павел Палажченко не просто переводчик Горбачёва. Этот человек рядом с Президентом СССР уже 20 лет - столько, сколько в нынешнем году исполнилось перестройке. По собственному признанию, он вытащил счастливый билет, став очевидцем многих исторических событий, общаясь волею судьбы с великими лидерами планеты. Об особенностях работы переводчика-синхрониста на высшем уровне, о Горбачёве «вблизи», о некоторых нравах мирового истеблишмента Павел Палажченко рассказал нашим корреспондентам.
– Один из вице-премьеров начала 90-х рассказывал нам, что группа олигархов чуть не уволила его из правительства, пожаловавшись Ельцину: «Мы знаем точно от переводчиков-синхронистов, что на переговорах он не защитил интересы российских банков». В самом деле, бывает, что допущенные «в сферы» переводчики случайно или с умыслом делятся конфиденциальной информацией?
Мне эта ситуация кажется очень странной. Никаким олигархам, никаким посторонним людям - пусть даже высокопоставленным - переводчик ничего рассказывать не должен. И уж тем более с его стороны недопустимы какие-то оценки.
- Запись идёт на диктофон или её делает стенографистка?
Никаких диктофонов. На то есть очень серьёзные причины. Не хочу в них вдаваться. Стенографисток тоже нет. Пишет или переводчик, или так называемый записывающий - notetaker. Как правило, это помощник министра иностранных дел, в других случаях - помощник президента.
Недоброжелатели Горбачёва утверждали, что на некоторых переговорах он из соображений осторожности прибегал к услугам «чужих» переводчиков. Сам факт появления таких разговоров свидетельствует, насколько доверенным лицом должен быть переводчик. Ведь вместе с руководителем государства он становится хранителем секретов.
Сначала о «чужих» переводчиках. Этого никогда не было. Наоборот, несколько раз (в частности, при Буше-старшем) я оказывался единственным переводчиком. Более того, от моего предшественника, легендарного Виктора Михайловича Суходрева, слышал, будто в своё время Генри Киссинджер просил, чтобы во избежание утечек на каких-то переговорах отсутствовал американский переводчик.
- Он что, не доверял своим?
Не знаю. Это надо Киссинджера спрашивать. А про Горбачёва - враньё. Чего только на него не вешали... Теперь о секретах. Вы правильно сказали, что переводчик должен быть доверенным человеком. Априори предполагается: от него информация не разойдётся.
В своей книге «Мои годы с Горбачёвым и Шеварднадзе» вы вспоминаете, как, оказавшись однажды с Михаилом Сергеевичем один на один в автомобиле, поинтересовались: «А что всё-таки будет с Афганистаном?» Вы пишете: «Не знаю, как я решился спросить его - генсек по тем временам был очень высокой, почти «запредельной» фигурой». Что, Михаил Сергеевич 17 лет назад был недемократичен в общении?
Я бы не сказал. Ему и тогда не был свойствен апломб. Между прочим, как ни относись к бывшим членам политбюро, они в отличие от следующего поколения власти никогда не разговаривали с нижестоящими на грани хамства, не позволяли себе снобизма, элементов барства. Да, Горбачёв почти сразу переходил на «ты». Кого-то это коробило. Но я понимал, что он так привык, это особое, партийное «ты», знак доверия.
Возвращаясь к Афганистану. Горбачёв не пресёк меня, а коротко ответил: «Будем решать». Теперь-то знаю, что мысль уходить из Афганистана появилась у него буквально сразу после избрания генсеком. Он только не хотел, чтобы это выглядело драпом...
- Как вы стали переводчиком Горбачёва?
Если не ошибаюсь, в апреле 1985 года в МИД позвонил помощник генсека Андрей Михайлович Александров. Сказал, что Горбачёв будет давать интервью индийскому корреспонденту, и попросил прислать переводчика. Выбор пал на меня. Я пришёл прямо на встречу. Михаил Сергеевич даже не спросил, как меня зовут. Поздоровался, пожал руку, и мы начали работать. А с Александровым успели парой слов перекинуться. Он предупредил: «Запись за вами». Когда прощались, заметил: «Уверен, мы ещё будем встречаться». Видимо, оценил перевод. Потом состоялся визит Раджива Ганди, и меня опять пригласили. Так и пошло. В конце одной из встреч с сенатором Эдвардом Кеннеди тот обратился к Горбачёву: «У вас отличный переводчик. Спасибо». Я замешкался: неловко такое про себя переводить.
- Перевели?
Куда ж деваться... Так что по-своему Кеннеди - мой крёстный отец. Ну а вехой стал первый советско-американский саммит в Женеве осенью 1985 года - два с половиной дня напряжённейшего труда. С тех пор все переговоры генсека с главами государств и госсекретарями США переводил я. В 1990 году в Америке по дороге в Стэнфорд Михаил Сергеевич сказал: «Павел, давай переходи ко мне из МИДа. Я поручил сформировать президентский аппарат».
- Какие отношения обычно складываются между «первым лицом» и его переводчиком?
Здесь нет никаких трафаретов. Всё зависит... Горбачёв по натуре доброжелательный человек, не самоутверждается за счёт других. Никого не унижает, не проявляет самодурства. В этом плане с ним комфортно. Нет нервозности, зажатости. Но, допускаю, дело ещё в том, что, как профессионал, я уверен в себе. Я же не локтями пробивался. Ни у кого работу не выпрашивал.
Чем объяснить, что после путча и отречения Горбачёва вы остались с ним, хотя получили личное предложение от тогдашнего замминистра иностранных дел Александра Авдеева вернуться в МИД?
В 20-х числах декабря 1991 года Авдеев обзвонил бывших мидовцев, работающих в аппарате президента. Сказал: «Считаю своим долгом предложить вам вернуться в министерство. Поторопитесь. Через неделю-другую нас самих в этих кабинетах не будет». Я очень благодарен Авдееву, но ни минуты не колебался. Уйти от Горбачёва и начать работать с Ельциным считал для себя неприемлемым.
И всё-таки я несколько преувеличил, сказав, что важный шаг дался просто. Как ни крути, у меня были семья, дети. Финансовых обязанностей с меня никто не снимал. О создании фонда ещё не было речи. Когда я сказал своей маме, что ухожу с государственной службы, она, в принципе одобрявшая мой поступок, не сдержала горечи: «А где же будет лежать твоя трудовая книжка?» Для человека её поколения этот вопрос казался главным. Я не признался, что книжка уже у меня на руках с записью: «Уволен в связи с упразднением (ликвидацией) аппарата Президента СССР».
- Горбачёв пережил масштабное предательство окружения. Вы находились рядом. Что вас особенно поразило? Кто?
Я предпочитаю с осторожностью употреблять слово «предательство». Вот ГКЧП - это однозначно и предательство и преступление. Соратники, имевшие возможность спорить с Горбачёвым политически, предпочли нанести ему удар в спину... Теперь о том, как оценить людей, которые, стоило положению Горбачёва начать ухудшаться, перебежали к Ельцину. В ряде случаев подобное диктовалось политическими разногласиями. Знаю, Горбачёв относится к этому весьма толерантно. Но не могу принять, что интеллигенция, такие столпы, как Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Николай Шмелёв, перекинулись к Ельцину, не думая о последствиях радикального варианта. Отдельный разговор о тех, кто всю жизнь был на государственной службе и плавно перетёк из аппарата Президента СССР в аппарат Президента России. Куда деваться чиновникам? Можно произносить гневные слова, но жизнь сложнее незатейливых формулировок. Я научился у Горбачёва определённой широте, стараюсь не осуждать и некоторых бывших друзей, переставших в 1991 году мне звонить, посчитав, очевидно, что Горбачёв - «залежалый товар» и пора сдавать его старьёвщику. Сейчас, когда в отношении к Президенту СССР наметился некий положительный сдвиг, звонки, словно из небытия, вернулись.
Вы блистательный знаток английского языка, автор ставшего бестселлером «Моего несистематического словаря». С чего начался, по вашему выражению, «роман с английским»?
Это не была любовь с первого взгляда. Моя мама - учительница английского языка в обычной школе в подмосковном Монине. Класса со второго она начала со мной заниматься, но меня это здорово тяготило. А лет в 12-13 вдруг что-то случилось. Может, виноваты The Beatles (меломания у многих в пробуждении интереса к языку играет особую роль), может, то, что начал слушать на английском Би-би-си и «Голос Америки»... Так или иначе, но завязался роман, длящийся по сей день. Английский язык удивительный, в нём есть что-то завораживающее. И безусловно, я очень благодарен маме. Она и сейчас для меня в языке авторитет. Не у многих переводчиков-синхронистов собрана дома на английском такая библиотека: полные собрания сочинений Диккенса, Драйзера, Голсуорси... Бывая за границей, постоянно привожу маме книги. У нас есть общие любимцы, а что-то она забраковывает как полную муру.
Корней Иванович Чуковский в ранней молодости учил английские слова по учебнику с вырванными страницами и впоследствии с юмором рассказывал, что, впервые приехав в Лондон, не мог произнести ни слова, так как не догадывался о существовании транскрипций. А как вообще лучше учить язык? Сложилась у вас на этот счёт некая идеальная схема?
Нечто похожее на историю с Чуковским слышал про Ленина. Будто он говорил на каком-то невероятном английском. Однако мой преподаватель в инязе Яков Иосифович Рецкер утверждал, что перевод Лениным работы Сиднея и Беатрисы Вебб о британском тред-юнионизме - замечательный. А Рецкер просто так высокие оценки не раздавал.
Есть ли оптимальный алгоритм изучения иностранного языка? Думаю - да: традиционная классическая школа с зубрёжкой слов, глубоким изучением грамматики. Но при этом крайне желательно год-два пожить в стране языка. Я впервые оказался в англоязычной стране поздновато - в 25 лет. У меня был довольно сильный британский акцент - так учили фонетике в инязе. За пять лет, что проработал переводчиком-синхронистом в ООН, он полностью выветрился. Сменился на американский. Правда, Америка - такая страна, где все говорят с разными акцентами. За исключением уроженцев Среднего Запада. Эталоном американского произношения, манеры говорить считается корреспондент NBC Том Брокау. Сам он из штата Южная Дакота. К слову, Брокау первым из американских журналистов взял телевизионное интервью у Горбачёва. Они и потом встречались. Убеждён: если поставить перед собой цель, вполне можно научиться говорить так, чтобы тебя не спрашивали: Where are you from?
- А как вы относитесь к разным ускоренным методам?
Я в них не верю. За скобки выношу ситуации, когда язык нужен для очень ограниченного общения. Профессионалы в крайнем случае и на пальцах могут договориться. Никогда не забуду, как во время первой практики в Египте меня попросили присутствовать в морге на вскрытии. Умер наш соотечественник, и в какой-то момент в прозекторской мне стало дурно. Я выбежал на воздух, а когда вернулся, оказалось, врачи - русский и египтянин - без переводчика поняли друг друга.
- Какими языками кроме английского вы владеете?
Французским. Он был у меня в инязе вторым языком. Сильно увлекался. Сейчас французский - мой рабочий язык практически в полном объёме. Уже в Нью-Йорке выучил испанский. В последние годы занялся итальянским и немецким. Каждый следующий язык, несомненно, даётся легче. Итальянский, полагаю, сумею освоить неплохо. Он изумительно красив - недаром на нём написаны лучшие мировые оперы. С немецким - труднее. Читаю свободно, а говорю не очень. Некоторые утверждают, что немецкий - логичнее и проще английского. Но сколько людей, столько мнений.
- Смотрите ли вы видеофильмы в модных сегодня переводах Гоблина? Ваше мнение об этом явлении?
Смотрел. Но большого желания продолжать знакомство нет. Это какой-то отдельный жанр переводческого перформанса. Такой переводческий хеппенинг, не имеющий отношения собственно к языку. Вариации на тему. Мне неинтересно. А многие балдеют. Ради бога.
- Среди них, между прочим, знаменитый Леонид Володарский.
Я же не навязываю своего мнения. Вот к Володарскому отношусь с большим уважением. Мы вместе учились. Его работы уже непосредственно жанр перевода. Причём высокого класса.
- Кто сегодня главный переводчик Путина?
По моим наблюдениям, теперь не выделяется кто-то один. Отошли от этой практики. Почему? Сказать не могу. Вопрос технологически для меня интересный, но не считаю уместным проявлять любопытство.
- Вас приглашают переводить в Кремле?
Конкретно в Кремле - нет. Я переводил несколько последних пресс-конференций Путина, которые транслировались по Первому и Второму телеканалам. Но предложение исходило не от Кремля, а от CNN. Для меня, повторю, работа на государственные структуры - пройденный этап. И правильно, что администрация не приглашает людей со стороны. Пришло новое поколение. Я не просто спокойно - положительно к этому отношусь.
А кто преподаёт президенту английский? Вы ведь из этой «тусовки» и, наверное, знаете: на самом ли деле Владимир Владимирович - продвинутый ученик?
Ничего не могу сказать... Это, кстати, абсолютно другая среда. Преподаватели и переводчики - две разные общины, «тусовки». А «продвинутость» Путина зависит от того, сколько времени он готов уделять английскому. Я говорил, что человек, хорошо владеющий одним языком, более органично переходит на второй.
Время от времени в телесюжетах показывают, как Путин и Буш, прогуливаясь, о чём-то оживлённо беседуют. Без переводчика.
- (Смеётся). По своему опыту знаю: некоторые протокольщики просят порой переводчика отойти в сторону, чтобы кадр получился эффектней. Так что не исключаю, что «в кустах» скромно прячется переводчик. Но и другое реально: короткое время президенты обходятся своими силами. Поддерживать разговор не самое трудное в языке.
Скажите, все эти выражения: «друг Гельмут», «друг Билл», «друг Рю», «друг Владимир», «друг Борис» - это, что называется, фигура речи или во время контактов на высшем уровне и вправду можно подружиться?
Бесспорно, «фигура речи». Расположение, симпатию, приязнь между лидерами государств ошибочно недооценивать, но ответственность руководителей перед своими странами - прежде всего. А она диктует рационализм и прагматичное соблюдение дистанции.
Я не раз слышал, как Буш-младший называл Путина другом. Ни в коей мере не ставлю под сомнение его искренность. Но надо учесть, что в английском языке слово «друг» употребляется в более широком смысле, чем в русском. Кто-то из лингвистов заметил: friend - это горизонтальное понятие, в то время как русское «друг» - строго вертикальное, предполагающее глубину отношений. Так сложилось не столько в языке, сколько в нашей культуре. И в этом - вертикальном - значении между государственными деятелями дружбы быть не может.
- То есть, употребляя слово «друг», Буш имеет в виду: человек, к которому он относится дружелюбно...
Вот-вот. Вы нашли точное определение.
В своё время много писали о взаимном расположении Горбачёва и Тэтчер. Ваши личные наблюдения по поводу «железной леди»?
Я меньше работал с Маргарет Тэтчер, чем с американскими президентами, и окажусь в дурацком положении, если начну выставлять ей оценки. Одно могу сказать: у этой дамы, мягко говоря, непростой характер. Она не терпела предварительных формальностей, пустых прелюдий, обмена ни к чему не обязывающими любезностями. В июле 1991 года Горбачёва впервые пригласили на заседание «семёрки» в Лондон. Запад на встрече не то что бы оттолкнул Президента СССР, но и крупномасштабных договорённостей достичь не удалось. Незадолго до этого Тэтчер ушла в отставку с поста премьер-министра. И вот она спонтанно приезжает в советское посольство, где остановился Михаил Сергеевич. С места в карьер обрушивается: «Ну что за люди такие?! Неужели «семёрка» не могла оказать ту поддержку, которую заслуживает перестройка? Что они наделали! Видите ли, нет явного движения в сторону рыночной экономики. Разве не понятно, куда их безразличие может привести, в каком направлении развиваются события? Именно сейчас России особенно нужна поддержка». Я был потрясён темпераментом «железной леди», её почти товарищеским сочувствием, ибо знал о вечных идеологических разногласиях с Горбачёвым. Но как практический политик Тэтчер неизменно была последовательна.
Михаил Сергеевич любит бравировать тем, как едва ли не на первых переговорах с президентом США «срезал» Рональда Рейгана, пытавшегося вести себя высокомерно: «Вы мне не учитель, а я вам не ученик». Расскажите о постепенной трансформации отношений двух лидеров.
Мне хорошо памятен эпизод, о котором вы говорите. Речь шла о диссидентах, правозащитных проблемах. Американцы, готовя переговоры, решили вынести эту тему на первое место. Горбачёв, как вы знаете, и сам придававший вопросу большое значение, отреагировал бурно. Однако его слова не прозвучали обидно. И Рейган воспринял их адекватно. Отношения стабилизировались довольно быстро, стали продуктивными.
Ряд американских интеллектуалов не причисляют Рейгана к гигантам мысли. Но мне он видится человеком ярким, солнечным и, вопреки актёрской профессии, искренним. В Рейгане чувствовались доброжелательность и отнюдь не предосудительное желание нравиться. Да он и нравился. В целом Америка любила его, называла великим президентом, потому что он вернул стране уверенность в себе. «Уотергейт» с унизительной отставкой Никсона... Сложнейшие годы президентства Картера, когда США потребовалась своя перестройка, так как многое из того, что отлаженно функционировало в 50-60-е годы, выработало свой ресурс... Неблагоприятное завершение вьетнамской войны... Всё это влияло на психику американцев. Нужен был особый человек - очень твёрдых, даже жёстких убеждений и при этом оптимист. Рейгановские годы стали для США переломными. Кого недооценили и неправильно поняли вначале наши американисты, так это Нэнси Рейган.
Правда, что её отношения с Раисой Максимовной Горбачёвой складывались сложно? Как это выражалось? Вы переводили первым леди? Может быть, пытались сгладить, смикшировать дамские колкости?
Как правило, я был так перегружен на переговорах, что в протокольных мероприятиях не всегда участвовал. Но знаю, что Раиса Максимовна к ним подходила основательно, обдумывала темы светских бесед, возможные вопросы. А Нэнси, оказывается, это страшно раздражало: она, мол, с открытой душой, а ей чуть ли не экзамен устраивают. Какая-то нестыковка разных людей, разных культур... Что ж, бывает. Другое дело, подобных шероховатостей можно было избежать, если бы с обеих сторон не находились люди, нарочито обострявшие ситуацию. Воспользуюсь горбачёвским словцом: «подбрасывающие» искажённую информацию. Был ещё один неловкий момент, когда из-за какой-то несогласованности Раиса Максимовна прилетела в Рейкьявик с Горбачёвым, а Нэнси - нет. И очень обиделась. Что до меня, то мне не доводилось переводить взаимных колкостей первых леди...
Постепенно недоразумения между ними исчезли. Жаль, мы не сразу узнали, что именно Нэнси сыграла важную роль в повороте Рейгана лицом к СССР. Утверждают, что в 1984 году Андрей Андреевич Громыко шутливо сказал жене президента США: «Вы всё время шепчите на ухо супругу слово «мир». Похоже, Нэнси последовала совету. Сколько раз бывало, что советско-американские отношения могли пойти под уклон, и в том, что оба президента этого не допустили, есть заслуга их жён.
В 1992 году Горбачёвы провели великолепный день на ранчо Рейганов в Калифорнии. Я переводил и могу удостоверить: отношения Нэнси и Раисы Максимовны были не просто гладкими, а очень тёплыми. Позже, когда у Рональда Рейгана развилась болезнь Альцгеймера, Горбачёвы переписывались с Нэнси. Через меня прошло с десяток писем в том и другом направлении.
Вы были также переводчиком Шеварднадзе, и когда тот уходил от Горбачёва, долго говорил с вами об этом. Что развело в разные стороны близких соратников?
Через несколько дней после того, как в декабре 1990 года Шеварднадзе подал в отставку, я попросил его о встрече. Эдуард Амвросиевич меня принял. Мы проговорили около часа. Вечером почти дословно записал беседу. Наступит время, обязательно её опубликую. Но сейчас рано. Надо всё-таки совесть иметь: все «фигуранты» живы - Горбачёв, Шеварднадзе, я, наконец... Разговор получился очень личный. Шеварднадзе внешне был спокоен, но я чувствовал, что он страшно волнуется. У меня сложилось впечатление, что он предвидел что-то вроде ГКЧП. Блокнот с записью в столе. Приведу небольшую цитату: «Мы так затянули с несколькими важнейшими решениями, что ситуация стала неуправляемой... Может произойти кровопролитие. А в случае репрессий я не вправе оставаться министром иностранных дел. И нам не удастся сохранить достигнутого уровня отношений с цивилизованными странами». Мне доводы Эдуарда Амвросиевича показались не вполне убедительными.
- А что Горбачёв? Его не обидело, по сути, бегство единомышленника?
Если бы он однозначно воспринял это, то в ноябре 1991 года не позвал бы Шеварднадзе вернуться. Но Михаил Сергеевич решил вместо тогдашнего министра иностранных дел Бориса Панкина, отважно осудившего ГКЧП, призвать «старого коня, который борозды не испортит». Дело обстояло таким образом. Звонит Горбачёв: «Павел, срочно свяжись с английским посольством. Мне надо поговорить с Мейджором». Премьер-министра Великобритании, как нарочно, не оказалось в резиденции на Даунинг-стрит, однако через полчаса он был у телефона. «Джон, - обратился к нему Горбачёв, - мы объединяем два министерства - иностранных дел и внешней торговли. Должность министра я предложил Шеварднадзе. В этой связи Панкина намерены направить послом в Великобританию. Но не можем объявить о назначении без вашего агремана». Мейджор мгновенно ответил: «Я своё согласие даю. Обещаю, как можно быстрее соблюсти все формальности». На следующий день официальный агреман был получен.
А с Шеварднадзе в декабре 1991 года пути Горбачёва всё равно разошлись. Я ещё несколько раз встречался с Эдуардом Амвросиевичем, в том числе в Тбилиси - в пору его президентства.
Есть ли в вашей нынешней работе некие преимущества по сравнению с предыдущей? Большая свобода, например, удовольствие от несуетливых поездок по миру? Особые, дружеские отношения с Горбачёвым?
Я ни разу не пожалел о своём решении остаться с Михаилом Сергеевичем. Без сомнения, когда он был генсеком и Президентом СССР, моя работа отличалась сильной мотивацией, адреналин выделялся в огромных количествах, поскольку то, что совершалось, приносило стране историческую пользу. Не хватает ли мне этого ощущения сейчас? Наверное, в какой-то степени.
А работа в Фонде Горбачёва действительно имеет свои преимущества. Михаил Сергеевич оставил мне возможность сотрудничать с ООН, другими организациями, отпускает, если надо, на пару недель, на месяц. Штат в фонде небольшой, и я, как руководитель отдела международных связей, общаюсь с Горбачёвым регулярно. Не то что в былые времена, когда аппарат был громадный. Особенно сближают поездки за границу. Горбачёв встречается с политиками, читает лекции, я помогаю ему готовить выступления, перевожу. Но теперь у нас остаётся время и посмотреть бродвейский мюзикл, и поужинать в ресторане (предпочтение Горбачёв отдаёт итальянской кухне, и я с ним в этом солидарен), и осмотреть то, что называется достопримечательностями. В Нью-Йорке Михаил Сергеевич любит гулять по Центральному парку: у них ещё с Раисой Максимовной смолоду была привычка к пешим моционам.
Вблизи Горбачёв оказался именно таким человеком, каким виделся мне «с расстояния». Что-то я разглядел точнее, и достоинство, с каким он преодолел все уготованные судьбой испытания, безусловно, добавило уважения. За годы тесной работы мы принципиально разошлись лишь раз. В 1996 году он решил баллотироваться в президенты, хотел открыто и внятно объясниться с людьми. Но я считал, что в существовавших информационных условиях это исключено. Раиса Максимовна придерживалась такого же мнения, однако после того, как Горбачёв упрямо принял решение, прошла с ним путь до конца. Меня он освободил от предвыборных обязанностей. И впоследствии я не услышал ни слова упрёка. Но сам жутко за него переживал. А когда узнал, что за Горбачёва проголосовало около миллиона человек, у меня появилось желание каждому из них пожать руку.
Недавно мне посчастливилось пообщаться с выдающимся переводчиком и мастером своего дела Павлом Руслановичем Палажченко, который любезно согласился дать небольшое интервью.
Для тех, кто не знает (если такие есть), Павел – советский и российский переводчик, долгое время работавший с М. С. Горбачевым и Э. А. Шеварднадзе; политический аналитик, автор нескольких книг и большого числа публикаций в российских и зарубежных СМИ. Владеет английским, французским, испанским, итальянским и немецким языками.
Итак, перейдем к интервью:
Алина: Здравствуйте, Павел. Расскажите, пожалуйста, немного о себе.
Павел: Я, пожалуй, типичный продукт советской системы. Наверное, не худший. Родился в 1949 году, мама тогда еще не окончила институт, и сразу же наша жизнь резко переломилась в связи с арестом бабушки и уходом из семьи отца. Потом мама работала учительницей английского языка, и это, конечно, сыграло свою роль в моем «самоопределении», хотя я был мальчик упрямый и не сразу поддался на ее уговоры учить меня языку. Но подростком увлекся «Битлз», да и вообще привлекательность Запада, особенно Англии и Америки была тогда велика. На переводческий факультет инъяза я поступил с первой попытки в трудный год двойного выпуска (11 и 10 классы выпускались одновременно в связи с очередной реформой образования). Учился с удовольствием и, как и многие, считаю годы учебы в институте едва ли не лучшими в жизни.
Алина: Как начиналась Ваша карьера синхронного переводчика? Знали ли Вы, что хотите заниматься именно этим видом ремесла?
Павел: Синхронный перевод был тогда довольно новым и в глазах многих даже диковинным делом. Обучали ему на курсах переводчиков ООН при инъязе. Отбор был строгий, особенно в группу синхронного перевода, но я к этому времени уже поработал в кабине благодаря помощи моего преподавателя, выдающегося переводчика и ученого Гелия Васильевича Чернова. Конечно, стартом действительно профессиональной карьеры синхрониста я считаю начало работы в Секретариате ООН в 1974 году.
Алина: Помните ли Вы Ваш первый перевод?
Павел: Помню, конечно. Было некоторое волнение, но оно быстро прошло, когда я почувствовал, что получается. Справедливости ради надо сказать, что перевод на конференциях сторонников мира (а начинал я именно на них) был для человека, хотя бы минимально следящего за текущей информацией, делом нетрудным, так как все, что там говорилось, было вполне предсказуемым.
Алина: За Вашу карьеру каких переводов Вам довелось сделать больше: устных или письменных? Какой вид перевода приходится Вам более по душе?
Павел: Пожалуй, синхрона больше, но письменный перевод я тоже люблю.
Алина: Считаете ли Вы, что любой человек может стать синхронным переводчиком?
Павел: Наверное, все-таки не любой. Даже люди, прекрасно владеющие двумя языками, не всегда обладают качествами быстрой реакции, выносливости, психологической устойчивости и беглости речи, которые обязательны для синхронного переводчика.
Алина: Какие навыки и качества Вы считаете самыми необходимыми для выполнения синхронного перевода?
Павел: Все упомянутое выше плюс эрудиция и находчивость.
Алина: Как развить данные качества?
Павел: Переводчик должен прежде всего быть в курсе текущих событий, знать «понемногу обо всем», а о немногом (составляющем главное содержание конференции, на которой он работает) – как можно больше. Думаю, что если об этом позаботиться, то все остальное, как говорится, приложится, потому что остальное зависит в основном от уверенности в себе, а она выше у толковых, хорошо образованных, информированных людей.
Алина: Какие упражнения Вы считаете самыми эффективными при подготовке синхронных переводчиков?
Павел: Я не очень большой сторонник упражнений. Своим студентам я рекомендую учиться внимательно слушать, заставлять себя не отвлекаясь выслушивать большие отрезки речи.
Алина: Считаете ли Вы, что университет способен подготовить качественных специалистов этой сферы?
Павел: Это зависит прежде всего от способностей и уровня владения языками у студента и от мастерства преподавателя. Обычно уровень владения языками у большинства студентов в наших странах все-таки недостаточен, чтобы подготовить хорошего синхрониста. Но попробовать свои силы, безусловно, можно уже в университете.
Алина: Какие способы самосовершенствования после университетской подготовки Вы считаете самыми необходимыми и эффективными?
Павел: Если у человека есть мотивация, стремление достичь успеха в этом непростом ремесле, то он найдет оптимальный для себя путь. Можно заниматься самостоятельно, благо сейчас в Интернете множество записей речей, интервью и т.п., на которых можно практиковаться, можно поучиться на курсах или у коллег. Главное – понимать, что достижение результата требует длительной и постоянной работы.
Павел: Использовать все возможности открытого общества, Интернета, международного общения, которых не было у нашего поколения.
Алина: Какие наставления Вы бы хотели дать напоследок читателям блога?
Павел: Желаю настойчивости и любознательности. И не забывать о здоровье, потому что оно действительно дороже всего. Здоровый образ жизни крайне важен для переводчика, и большинство моих коллег соблюдают этот принцип. А исключения лишь подтверждают наличие правила.
Алина: Спасибо большое, Павел Русланович, за Ваши ответы! Я думаю, данное интервью придется по душе как опытным, так и начинающим коллегам.
На этом все. Если Вам понравилась данная статья, Вы можете подписаться на и присоединиться на
30 сентября отмечается Международный день переводчика. О наиболее востребованных для перевода языках, качествах, необходимых для работы переводчика, забавных моментах в своей профессиональной деятельности, а также заменит ли Google Translate живых людей рассказал в интервью РИА Новости известный российский переводчик, долгое время работавший с Эдуардом Шеварднадзе и Михаилом Горбачевым Павел Палажченко.
— Какие качества необходимы переводчику в современном мире?
— Те же, что и всегда. Суть профессии не изменилась. Переводчик служит взаимному просвещению, взаимопониманию и сближению народов. Конечно, со времен Пушкина, когда в России стали широко переводить иностранных авторов (и он сам, кстати, переводил), появились новые виды перевода — прежде всего синхронный перевод, расширился диапазон языков, профессия стала массовой. К необходимым переводчику качествам и навыкам добавились, пожалуй, только технические и деловые. Надо осваивать средства автоматизации и повышения эффективности труда переводчика и не в меньшей степени рыночные навыки, чтобы уверенно чувствовать себя в высококонкурентной среде. Все остальное как прежде: владение языками, любовь к слову, трудолюбие и, я бы сказал, самоотверженность.
— Достаточно часто бытует мнение, что с развитием электронных гаджетов, программ, аналогичных Google Translate, профессия переводчика постепенно уходит в небытие. Вы согласны с такой точкой зрения?
— Такие предсказания были и в те годы, когда я начинал учиться в институте, а было это пятьдесят с лишним лет назад. Прорыв, который сделал Google Translate (кстати, в последние несколько лет качество его переводов практически не растет), позволяет знакомиться с содержанием текстов на разных языках, но спрос на высококачественный перевод сохранился и, вполне возможно, будет даже расти. Другое дело — различные средства автоматизации перевода (электронные словари, системы помощи переводчикам и переводческой памяти). Они нужны, их надо уметь использовать, но конечной, ответственной инстанцией остается человек.
— Какие иностранные языки в области перевода сейчас наиболее востребованы и почему?
— Уже несколько десятилетий роль глобального средства общения играет английский язык. Его осваивают граждане разных стран, на нем пишется большое количество текстов не только в англоязычных странах. Это, безусловно, самый востребованный язык. Далее идут официальные языки ООН — французский, испанский, китайский, арабский. Плюс немецкий, португальский, японский. На эти языки вместе взятые приходится львиная доля работы. Но мне кажется, что возрастает роль и некоторых других языков, например турецкого, корейского, хинди. А высококлассных специалистов по этим языкам немного.
— Сталкиваетесь ли вы с какими-либо профессиональными трудностями или перевод давно перестал быть для вас тайной за семью печатями?
— Вся жизнедеятельность переводчика — это постоянное преодоление трудностей. Я на днях прочитал для участников и зрителей конкурса устных и синхронных переводчиков "Косинус", проходившего в МГУ, лекцию на тему "Как учиться всю жизнь". Для переводчика это норма. Иначе невозможно оставаться на уровне, невозможно преодолевать постоянно возникающие трудности.
— Были ли в вашей профессиональной деятельности случаи, которые вы помните до сих пор?
— Конечно, в памяти остался прежде всего период с 1985 по 1991 год, когда я участвовал во всех советско-американских саммитах, переговорах с главами и министрами разных стран. Причем запомнились не столько отдельные случаи, сколько весь этот процесс, приведший к окончанию холодной войны и гонки ядерных вооружений. Если выделять наиболее яркие события, то это, пожалуй, встречи на высшем уровне в Рейкьявике и на Мальте.
— Расскажите, пожалуйста, о забавных, смешных эпизодах из вашей деятельности?
— В самом начале моей переводческой карьеры, когда я работал в Секретариате ООН, меня попросили помочь конферансье на концерте солистов Большого театра, гастролировавших в Нью-Йорке. Концерт организовал Клуб русской книги при ООН, собрались многие мои коллеги, как русскоязычные, так и иностранцы. Конферансье объявил следующий номер: "Рахманинов. Сон". Не знаю, какое нашло на меня затмение, но я перевел Rakhmaninov. Sleep. Из аудитории донесся женский голос: "Dream, Паша".
— Сталкивались ли вы с попытками посторонних лиц выведать у вас содержание бесед, которые вы переводили?
— В явной форме, пожалуй, нет. Собеседники, как правило, понимали, о чем я могу говорить, а о чем нет, а я точно знал, в каких рамках я должен держаться.
